Как-то случилось в молодость мою побывать в одной квартирке. Ну не то чтобы случилось, а прямо рок, судьба. Ну, бог с ней, с метафизикой! В общем, как-то зашел в гости на чашку чая, не зная к кому, а наткнулся на праздник. Как водится по русской традиции, где чай, там и борщ, где борщ там и банька. В общем, проснулся утром, потянулся, и так хорошо мне стало, что уходить не хочется. Смотрю, никто не прогоняет, и даже тапочки нашел под свой размер. Пришел на кухню, поздоровался, помолчали, чаю попили и так день за днем, ночь за ночью. И скоро уж никто не помнил, кто я и откуда пришел, да и вообще, что делаю в этой разрухе.

В этой квартире царил вечный ремонт. Везде можно было увидеть рулоны обоев, полуоткрытые банки с красками и засохшими кисточками, инструменты. В коридоре в углу пылился сложенный, словно дрова на растопку, паркет. В комнатах висели лампочки Ильича. В стенах торчали гвозди, о которые я рвал свои одежды. Везде чувствовалась незавершенность, будто вдруг бригаду маляров, штукатурщиков и расклейщиков оторвали от работы. Но мне нравилась эта квартира спокойствием. Я мог легко заснуть в любой позе на диване, а в теплые вечера даже на балконе, затерявшись в хламе вещей. Чего здесь только не было: деревянная лыжа, сковородка с отломанной ручкой, старые игрушки и даже чугунная гиря. Иногда, когда свободных спальных мест не оказывалось, я ложился в коридоре и, прикрываясь пожелтевшими от времени газетами и журналами, слушал, как под нами сосед колотит жену, а потом занимается с ней сексом. И каждый раз он говорил одну и ту же заезженную фразу. «Ну, как тебе понравилось, детка?». Жена что-то отвечала, и он довольный храпел всю ночь под ее тихий, как у мышонка, плач. Еще мне нравилось, как гудел холодильник на кухне. Я реально считал его живым существом и пытался найти в его гудениях зашифрованные сигналы. Однажды мне показалось, что я нашел ключ к шифру, но переведенная фраза оказалось слишком некультурной, чтобы ее излагать здесь перед лицом читателя. А как капали краны на кухне и в ванной! Они словно аккомпанировали друг другу. В ванной звук был быстрый, словно журчал ручеек, а на кухне был редкий и заглушенный гудением холодильника. Эта музыка падающих капель была упоительна! И я засыпал счастливым, думая всерьез, что она управляется свыше каким-то талантливым дирижером. Помню еще, что на подоконниках росли высокие колючие кактусы. Их никто не поливал, но они упорно продолжали расти и цвести. Я даже хотел написать диссертацию об этих живучих растениях, но один профессор покрутил пальцем у виска и пригрозил белыми палатами. Но я не расстроился. Для меня кактусы были примером мужества. Они воодушевляли меня своим упорством и любовью к жизни. Смешно вспоминать, как однажды я поливал их тайком от всех водой из ладошки, и кактусы шевелились от восторга.

У этой квартирки было еще одно преимущество. Сквозь треснувшее окно, залепленное скотчем, можно было созерцать церковь, возвышающуюся над поймой реки. Зимою, когда за окном злилась вьюга, я наблюдал вдали черные точки на сером льду. Это были рыбаки. Странные эти люди рыбаки! Они рисковали провалиться под лед, проводив большую часть жизни вдали от жен и детей за ловлей одной-двух несъедобных рыбешек. Ну, бог с этими рыбаками! Ведь батареи мои были горячие, а холодильник полон продуктов. Чего там только не было. И колбаса, и молоко, и котлетки. Признаться честно, я даже располнел, проложив тропу к гудящему другу. У меня вырос второй подбородок, и я начал делать упражнения по подтяжке лица. Это были в основном обезьяньи гримасы перед зеркалом, но они не помогали, и я все толстел и толстел. Помню, как ушастый мальчик на улице назвал меня Робином-Бобином-Барабеком. Ну, бог с этим мальчиком! Я ему надрал уши и потом меня искали его родители. Особенно отличился папаша с криминальной физиономией и зачем-то с отверткой в руке. Он так долбился в нашу дверь, что чуть не вынес ее с петель, и в итоге пробил дырку. Мне пришлось успокаивать хозяев квартиры. Я утверждал, что от подобных срывов не застрахован никто и особенно по осени. И в доказательство корчил им рожицы для подтяжки лица.

Время бежало незаметно. Ночью настенные часы с неохотой жевали секундные стрелки, вызывая во мне приступы голода. Я шел в полутьмах на цыпочках на кухню, цепляясь о торчащие гвозди, и открывал заветную дверку холодильника, с наслаждением кушал. Надо признаться, в этой квартирке жили хорошие и добрые люди. Они улыбались мне при встрече, никогда не ругались. Я даже подозревал в них сектантов или буддистов, но бог с ними, с этими учениями! Хозяева квартиры вели задушевные разговоры, вовлекали меня в свои диспуты, считали своим долгом спросить, как мне спалось, не болен ли я, и что «в этом мире бушующем» делается. Сами они выходили на улицу редко, по какой-то особой нужде, чаще в магазин, возвращались оттуда с полными еды пакетами. Я встречал их, как собачонка, бросался на шею и радовался, как безумный, а они лишь слегка хмурились и топтались на месте. В этих походах по магазинам я подозревал поистине великий смысл их существования. О, как им нравилось разбирать продукты, раскладывать все по полочкам, решать, что в первую очередь кушать, что готовить и как, на каком масле и сколько времени! Они вспоминали времена застоя, когда еще не было ужасов ГМО, качали головами, когда в купленном продукте вдруг обнаруживали веяния новой цивилизации. Они часами рассказывали мне о пользе тех или иных овощей, молока и творога, рекомендовали пить чай с медом, а поутру полоскать рот растительным маслом. Каждый раз они вспоминали историю, услышанную ими с экрана телевизора. Один могильщик утверждал, что мертвецы пошли другие, что разложение им теперь не ведано, ибо количество консервантов в телах зашкаливает все мыслимые и немыслимые пределы, что продукты, которые мы едим, не проходят бесследно и вредные вещества накапливается в наших организмах и не выходят естественным путем наружу. О, как они пугали меня фастфудом! Даже заставили меня поклясться на Библии, что я не буду больше пить коку-колу и даже жевать картошку из «Крошки-картошки», так как последняя по их убеждению не имеет глазков. Часто они смотрели на меня, пытаясь понять мою точку зрения на эти проблемы, но я лишь вздрагивал, вздыхал, как неподготовленный школьник на экзамене, и молча жевал перепелиные яйца.

Но больше всего меня смущало, что единственное отхожее место в этой квартирке не закрывалось. Какой-то дьявол, изучающий тайны человеческой натуры, просто забыл прикрутить шпингалет. Сигналом, что туалет занят, был включенный свет, но часто его забывали выключать, и я часами ходил вдоль и около, кашляя и покряхтывая, робко стучался в дверь, но так и боялся открыть ее, застигнув кого-то врасплох. Конечно, что естественно, то не позорно. Но здесь было нечто особое, чего не может понять никто. Сам же я сидел в туалете, держась за ручку, уже изрядно расшатанную и норовившую отвалиться. И кто-то обязательно дергал, а дергал так резко, что сердце мое сжималось, как кислый лимон. О, как я не хотел быть застигнутым здесь, сидя в такой скрюченной, беспомощной позе на унитазе без ободка, сгорбленным карликом, с испаринами пота на лбу и с испуганными глазенками! Ну, бог с этими муками застенчивости! Помню, когда я слышал кого-то в коридоре, я специально чихал, стучал по полу очистителем воздуха, спускал воду в унитазе, показывая, что туалет занят, но все равно какая-то дьявольская сила дергала извне эту ручку. И тогда я проклинал все на свете…

Иногда я занимался самоанализом там, и поверьте, дедушка Фрейд не раз переворачивался в гробу от сих дерзких и доведенных до гениальности размышлений. Однажды мучаясь от дизентерии (видимо сказались перепелиные яйца), я пришел к выводу, что из всех физиологических действий человека процесс испражнения стоит на первом месте после рыбалки и мастурбации. Возможно, сидя морозной ночью в лесу под елкой, подальше от костра и внутриплеменных противоречий, древний человек впервые заметил небо и красоту звезд, задумался о масштабах вселенной, и осознал свое одиночество. И когда ручка туалета не шевелилась, я смотрел на нее, словно гипнотизер, и ждал, когда она вздрогнет, и боролся с нею, когда она вздрагивала. Лучше бы меня застигли за занятием любовью со старушкой, чем вот так просто посмотрели сверху вниз на мою лысину и ухмыльнулись.

Возможно, читатель негодует и спрашивает меня, почему я просто не взял и сам не прикрутил этот шпингалет? Ведь шпингалет можно купить в любом хозяйственном магазине. Но это было невозможно, и не потому что у меня не было денег даже на коробок спичек! Причиной бездействия была даже не лень или еще какая-нибудь великая загадка, одолевающая косность моего больного, но ищущегося разума. Да, я часто проходил мимо магазинов, но каждый раз возвращался без шпингалета, потому что боялся нарушить равновесие, установившееся в этой квартире во время вечного ремонта. Я опасался, что с появлением шпингалета хозяева квартиры заметят мое присутствие и выгонят на улицу, и в страхе оказаться без дома, я кусал бессонными ночами губы, и мне даже снились кошмары, что я вдруг покупаю шпингалет и прикручиваю его.

Прошло много лет. Дом тот снесли бульдозеры. С хозяевами той квартирки я утерял полную связь, но мне хочется надеяться, что они живы и здоровы. Сам я дожил до изрядной лысины, а полноту свою скрываю одеждами последней коллекции Прадо. И мальчики во дворе называют меня уже не Робином-Бобином, а Абрамовичем. Я по-прежнему деру им уши, но никто не смеет втыкать отвертки мне в дверь. Охранники с автоматами стоят по периметру. У меня шикарная квартира, одна только люстра на полмиллиона баксов, а паркет из красного дерева с подогревом - вообще эксклюзив. Все необычно, все дерзко. Бесшумная холодильная камера, в которой можно спрятать мамонта, забита едой с консервантами. На подоконниках растут фиалки. Я поливаю их из золотой лейки водичкой Perriеr. Они такие привередливые. Когда дует сквозняк, не понимаю, откуда он берется, ведь у меня пластиковые окна, цветы увядают. О сантехнике моей вообще ходят легенды. В джакузи можно плавать на яхте. И краны мои не текут, как тогда-то в той странной квартирке. Правда, я иногда забываю их закрутить, все по привычке прислушиваясь к мелодии падающих капель. Но все это не то! Музыка звучит фальшиво, как-то не так. Признаюсь, я иногда с улыбкой вспоминаю тот унитаз без ободка, качающийся подо мной, словно трухлявый пень. В моей квартире сейчас пять туалетных комнат, в каждой по пять биде ручной работы, куда любят писать красивые женщины. Ко мне приходит много гостей, но никто не понимает меня. Да, я сильно скучаю по той странной квартирке, и в память о ней на дверях моих нет шпингалетов.