Назад на Мои произведения

рассказ Сигарета на двоих

Волшебная лужа

Глеб Карпинский

Его звали Дрейк, ученик самого Герасима Поплавского. Фотограф от бога, любимец женщин, гений фотографии. На фотосессию к нему записывались за три года, и до сих пор ходят слухи, будто сама Моника Лун украдкой от мужа проводила несколько вечеров в темной студии на Старом Арбате. Ах, этот Дрейк… Мерзавец, сердцеед и просто хороший человек. Мало кто мог проникнуть столь глубоко в человеческую душу и отобразить мельчайшие особенности ее неповторимой красоты, как этот парень Дрейк. Дрейк, Дрейк. Дрейк. Сукин сын, а не Дрейк! Он словно знал тайны природы. От его взгляда ничто не могло ускользнуть: ни полет бабочки над маковым полем, ни глаза красавицы в момент оргазма, ни облака, что плывут над дикими склонами гор, древних как сама жизнь, Гималаев. Эх, Дрейк, старый добрый Дрейк. И что стало потом? Куда он пропал? Почему пропустил Пулитцеровскую премию в двух номинациях «В фокусе» и «Горячие новости»?

Я встретил его случайно на днях в одном старом кафе на Чеховской. Кажется, Маэсто или Мастер... Страстной Бульвар. Там есть вход рядом с метро, и пахнет дешевым кофе. Великий фотограф сидел у окна, и я бы прошел мимо, но что-то заставило меня остановиться и сесть напротив него. Он узнал меня сразу и улыбнулся, предложил чай. Но я еще долго всматривался в его черты, словно пытаясь понять, не обознался ли я. Едва в нем можно было узнать прежнего Дрейка. Сутулый, худой, в каком-то поношенном кафтане, и самое главное при нем не было его любимого Olympus E-3.

- Что с тобой , дружище? – спросил я его. – Тебя не было на ковровых дорожках в Каннах, а Эдью Префьен поклялся прилюдно, что подаст в суд на тебя за то, что ты сорвал все его контракты с Самсунгом!

- Глеб, мой мальчик. Я так рад, что мы встретились здесь. Что у меня есть возможность рассказать тебе то, что произошло со мной в эту Пасху…

Я насторожился. Дрейк был очень взволнован. С ним действительно что-то произошло, и я с трепетом в сердце стал слушать его рассказ.

- Ты знаешь меня, Глеб, что я русский человек до глубины души, что даже береза склоняет ко мне ветви свои, когда я обнимаю ее как родную. Птицы садятся мне на плечо, когда я зову их по имени, и ветер колышет ковыль в поле у ручья так, как я хочу видеть это. Ты знаешь, как Моника Лун опускалась передо мной на колени, лишь бы я сделал всего пару снимков ее высохшей как азиатский лимон задницы… Но это все пустяки по сравнению с тем, что явилось мне в Пасху.

- И что же случилось? - не выдержал я накал страстей. Любопытство взяло вверх, и я даже повысил голос. Дрейк улыбнулся.

- Смотри не пролей чай, мой мальчик.

Он выдержал паузу, как истинный дипломат своего дела и тихо произнес.

- Я сфотографировал Бога.

- Бога? Но как? – все не мог успокоиться я. Во мне возникли несколько страшных предположений, в одном из которых я видел великого Дрейка в смирительной рубашке в тихой, как сама алтайская ночь, больнице на Загородном шоссе. Дрейка забавляло мое смятение. Он даже сделал мне гримасу, напоминающую улыбку самца гориллы во время брачного танца на Красной Пресне в начале марта.

- Ты знаешь, Глеб, - тяжело вздохнул мой приятель. - Каждый русский человек в душе - убежденный язычник, и его всегда тошнит от всех этих церемоний в Храме Христа Спасителя… Поэтому я уехал подальше от Москвы, подальше от этих разукрашенных яиц и еврейских куличей. Ты знаешь эти места, Глеб. Помнишь, мы ездили к медсестрам-первокурсницам, когда были студентами?

- А, ну да, Дрейк, - вспомнил я, хлопнув себя по лбу, - тогда мы впервые попробовали спирт и проснулись под утро мужчинами. А потом все вместе хоронили старую кошку, которая умерла от вида твоих волосатых ног, и в нас еще кидался шишками какой-то странный мальчик… Я все помню, Дрейк. Неужели ты поехал туда?

Великий фотограф отпил чай, и поставил чашку на стол. Я заметил, как рука его дрожала.

- Мне было ужасно одиноко, друг. – сказал он, помолчав минуту. - Я хотел сделать несколько снимков для BBC Живая Природа. Полдня я бродил по весеннему лесу, любуясь спокойствием этого мира, созерцая гармонию природы и красоту совершенства. Снег еще лежал местами в болотах, зеленые листья брусники пробивались сквозь него, а небо было голубое-голубое, высокое-высокое, что когда я смотрел вверх, у меня кружилась голова в такт качания верхушкам деревьев. И знаешь, меня не покидало чувство, будто за мной наблюдают... Я отщелкал несколько хороших кадров, и, довольный, уже сел в машину, чтобы отправиться в Москву, как вдруг просматривая монитор фотоаппарата, увидел лицо бородатого мужчины, с длинными седыми волосами, прямым длинным носом, глубокими умными глазами.

- Лицо? – удивился я.

- Это был снимок лесной дороги. Там была лужа, и в ее отражении я отчетливо увидел лицо. Точь-в-точь как на Туринской Плащанице. Я подумал, что сплю, что этого не может быть, ведь чудеса бывают только в больном воображении монахов, ведущих затворнический образ жизни, без женщин, денег и вина, но я увидел это лицо… Клянусь тебе, что я не обманываю!

Дрейк стал копаться в кармане своего дурацкого кафтана и достал фотографию. Он протянул ее мне, и я впился глазами в снимок, сделанный Дрейком в Пасху за два месяца до нашей случайной встречи в кафе на Чеховской. Я увидел действительно сосновый бор. Солнце едва пробивалось сквозь крону деревьев, освещая лесную дорогу, уходящую вдаль. Я хотел было поругать Дрейка за то, что он сделал вертикальный снимок, а не горизонтальный, обвинить его в непрофессионализме, как вдруг запнулся пораженный увиденным. Там посреди дороги в низине была лужа. В мутной воде плавал лед, и игра света отражалась на поверхности чудным переливанием светлого праздника воскресения Господня. Да, я увидел сначала крест, но присмотревшись, увидел лик Спасителя, отражавшийся в этой волшебной луже.

- О Боже, - воскликнул я и посмотрел испуганно на Дрейка. – Значит, Он существует?

Дрейк кивнул задумчиво.

- Да, мой мальчик… И это не фотошоп!

Я хотел вернуть ему его фотографию с запечатленным Спасителем, но мой друг сделал жест, чтобы я оставил фото себе.

- Мой мальчик, - сказал он. – Мне нужно идти. Я очень спешу.

Великий фотограф встал из-за стола, и я каким-то чудом успел ухватить его за рукав кафтана.

- Но Дрейк….. что было потом! – почти умолял я его, чтобы он рассказал мне историю до конца. Мой друг остановился и посмотрел на меня с нисхождением.

- Потом я вернулся в лес и нашел эту лужу, - сказал он, поглядывая на свои часы, - отражение еще было, но уже более размытое, так как солнце изрядно подтопило снег и отклонилось на несколько градусов, ломая траекторию света. К тому же подул сильный ветер, и все заискрилось в бликах. Но я упал на колени и стал креститься… Я пил воду из этой лужи, мазался грязью, я вел себя как ребенок, открывший истину. Я…

Дрейк не находил слов…

- Я вдруг осознал, что за нами наблюдают, что мы в ответе за каждый свой шаг, что все под контролем, мой мальчик…

Он вырвался из моих цепких рук, а я все не мог понять смысл его слов.

- Но Дрейк – куда же ты?

Мой друг все-таки вырвался.

- Оплати счет, Глеб… Теперь никаких буржуйских замашек. - Кинул он мне на прощание. – Я иду вступать в ряды коммунистической партии.